Встреча в центральном доме работников искусств
Публикуем рассказ Михаила Федорова о его встрече с героем своей книги Василием Паниным.
1
Прошло почти полгода, как отметили 80-летие Василия Панина в Доме кино, а я 2 апреля снова мчался в Москву, теперь на встречу Панина со зрителями и показ его фильма «На заре туманной юности» в ЦДРИ (Центральном доме работников искусств). Я был там давно-давно, в далекие 70-е учился рядом, в Большом Кисельном переулке.
С поезда я сразу поехал к Василию Степановичу. Мы по привычке устроились на кухоньке, больше походившей на музей: её огромную стену украсили фотографии.
Глаза разбегались: «Вицин, Доронина, Пуговкин, Дуров, Соколова… »
Пили чай, говорили о житье-бытье, Василий Степанович листал наш так и нереализованный сценарий о юности Крамского и сетовал: «Что ж... Такой художник. Вот о ком надо снять фильм… А то всякую ерунду крутят». Он снова и снова надеялся: «Ведь Год кино. Неужели не найдут денег…»
А я про себя думал: не дадут… Не дадут… Ведь сколько знал Панина, я все писал ему заявки, сценарии, и они лежали у него на полках, так и не найдя себе выхода в мир кино.
– Ты только выступишь, – потом сказал Василий Степанович…
Он знал, что я могу сказать о нем теплые слова.
Это происходило не раз и в ДК, и в библиотеках, и на телевидении, и на радио.
– Конечно, Василий Степанович… Только на что мне обратить внимание?
– Хм, а что сам не знаешь. Ты зачем сюда приехал…
– А, понятно… Можно о книге, которую написал…
Я имел в виду книгу «Василий Панин»[1].
– Конечно…
Хорошо, что я захватил с собой пару книг.
– А кто там будет?
– Кто-кто… Вершинин…
Исполнитель роли Алексея Кольцова.
– Дога…
Это меня удивило: ведь на 80-летии Панина в Доме кино композитора не было.
Рано утром я прошелся по ВДНХ, сидел на площадке рядом с нацелившейся в небо ракетой и думал о том, что сказать на встрече.
Мысли роились, путались. Ветер заставлял повернуться к нему спиной и говорить то, что, возможно, и произнесу там, где нет ветра. И чувствовал какое-то беспокойство: выступление что-то не очень складывалось. Уже сам себе набил оскомину, рассказывая о книге. Да и не знал, с кем буду говорить, в какой последовательности и что скажут другие. И что мне говорить после Евгения Дмитриевича, Александра Вершинина. И уже боялся: как бы не опростоволоситься в ЦДРИ.
Но адвокатская закалка говорила: ты не должен сплоховать. Ты приучен реагировать на любой поворот. Ведь сколько лет выступал в судах…
Когда вернулся, Василий Степанович уже был в сборе:
– Сейчас за нами приедут…
И вот мы зашли в лифт.
Я невольно подумал: сколько раз Василий Степанович поднимался и спускался здесь, сколько – я. Ведь приезжал в Москву почти ежемесячно и, как правило, останавливался у Панина. Памятью о людях остаются квартиры, в которых они жили. В некоторых устраиваются музеи. А чтобы лифт стал музейным экспонатом, почему-то не припоминал.
Мы спустились на первый этаж, вышли на крыльцо. Вовсю гулял ветер, но Василий Степанович его как бы и не замечал: чувствовалась флотская закалка. Это крыльцо для меня в последние годы стало чуть ли не самым приветливым: сам взбегал на него, приезжая в Москву, и прибывая, как в родной дом, к Василию Степановичу.
Приехавший за Паниным его знакомый помог спуститься. Мы сели в его машину, и вот она покатила по близким мне улицам столицы. Я с 1969 по 1976 год жил в Москве. А потом бывал наездами. Вот проехали мимо телебашни, и я вспомнил, как когда-то гулял здесь по парку дворца какого-то вельможи, как приезжал сюда на подворье Оптинского монастыря после трагедии на Пасху в 1993-году.
На Садовом кольце заглядывался на мощные дома сталинской эпохи, на Цветном бульваре переводил взгляд с цирка на особнячок редакции журнала «Наш современник», вот после подъема сбоку мелькнул проулок к Большому Кисельному переулку, где провел пять лет своей курсантской жизни, вот вдоль Детского мира спустились к арке, а въехав, остановились у фасада спрятавшегося за спины огромных соседей Центрального дома работников искусств.
2
У входа Панина встретил худощавый мужчина с очень выразительным лицом и выразительным взглядом. Он держал ребенка на руках:
– Василий Степанович…
– О, Гриша…
Я пытался припомнить, где же я видел это лицо, и только потом вспомнил: это был Григорий Дунаев, он сыграл роль друга Кольцова Александра Караева в фильме «На заре туманной юности».
Панин прошел в холл, где ему помогли раздеться, и он уже на лифте поднялся на четвертый этаж. Пройдя по коридору, оказался в просмотровом зале, где вниз уходили ряды кресел, а на сцене висел огромный экран. У меня запело на душе: я снова оказывался как бы во ВГИКе, где двадцать лет назад учился на сценарном факультете.
Василий Степанович сел в самом центре верхнего ряда: отсюда открывался вид на весь зал. Всем было понятно, что Панину трудно было спускаться вниз, да и верхний ряд выделялся своим особым положением. Сидевший на нем Панин виден был любому, кто обернётся и посмотрит наверх.
Вот Григорий Дунаев оказался около Панина.
Я не заметил, как в зале появилась Анна Данилова, которая вела вечер 80-летия Панина, актер Александр Вершинин с девочкой в платьице (дочерью), и все оказались около кинорежиссера.
Зал наполнялся людьми. Кто входил и приветствовал Панина на расстоянии, кто подходил к нему, кто, уже сев рядами ниже, здоровался с режиссером. Вот в зал вошел человек, чья популярность превышала известность самых именитых людей. Это был Евгений Дога, автор многих романсов, которые нашли отклик в душе миллионов людей, и автор музыки для фильмов Василия Панина.
Дунаев на ходу спросил:
– Евгений Дмитриевич, а как Вы себя чувствуете?
– В смысле? – спросил Дога.
– По радио передали, что Вы что-то…
Дога рассмеялся: он выглядел бодрецом:
– Так для чего туда ходят: помирать или выздоравливать…
Панин сказал мне:
– Иди с Евгением Дмитриевичем…
Как я понял, на сцену.
Но Дога замялся:
– Куда идти… Выходит группа, как положено…
А группы то еще нет.
Тут в зал вошел и сразу устремился вниз по ступеням Александр Пятков.
Догу спросил кто-то из женщин:
– Как вы поживаете?
Дога:
– Я живу. Слово «поживаете» для меня не существует, а – жить.
– Значит, Вы живете…
– Не значит, а я – живу…
– А здоровье?
– Все имеют проблемы…
– Вы здесь живете или там?
– Что значит, там?
– На Родине.
– У меня Родина везде. Вот ты не читаешь мои интервью.
– А где?
– Да где угодно…
– Я выписываю газету… Но там…
Дога:
– У меня Родина там, где моя музыка.
– Логично…
Дога:
– А где Пятков?
– Мелькнул и убежал…
– Вот звезды, они больны звездными делами, – посетовал Дога, видя, что остался один: Пятков убежал. Уже и Вершинин куда-то делся. – Так не делают… Выходит вся группа…
Но вот все устроилось: Вершинин, Пятков, Дога спустились вниз. Пятков развлекал Догу и Вершинина последними событиями из актерской жизни.
3
Вот проверили микрофон. На сцену вышли Анна Данилова в длинном бирюзовом платье и моложавый мужчина в сером костюме.
– Добрый вечер, дорогие друзья! – заговорил мужчина. – Я рад приветствовать в этом зале истинных ценителей русского кино.
– Сегодня будет встреча с кинорежиссером Василием Степановичем Паниным и показ его фильма «На заре туманной юности». Встреча со съемочной группой… – заговорила Анна. – Сегодняшний фильм выбран не случайно. Это фильм о выдающемся поэте Алексее Кольцове…
Моложавый мужчина:
– В зале Василий Степанович Панин. Евгений Дмитриевич Дога… Панин – уникальная личность. Он уникален тем, что он умеет снимать великую русскую классику. Его темы всегда не избитые. Нет никаких повторов. И каждый фильм по-своему уникален. Возьмите хотя бы «Певучую Россию»… Если мы сядем и отключим свой мозг от «бытовухи», которая происходит, мы увидим столько слоев того, из чего и состоит загадочная русская душа… В них любовь к женщине, к Родине, к Воронежской земле… Вас далеко унесут глубинные корни…
Я облегченно вздохнул: меня не назвали. Может, не придется выступать. Посмотрел на пакетик в ногах с двумя моими книгами о Панине: «После подарю Доге и Вершинину».
Анна:
– Перед тем, как на сцену поднимется творческая группа, которая снимала кино, мы пригласим Дарью Золотовскую.
Я вспомнил, как слушал ее на 80-летии Панина в Доме кино.
На сцену поднялась молодая певица в сарафане с золотистой каймой на рукавах и на подоле и с косой через плечо.
– Я очень рада сегодняшней встрече, – заговорила певица. – И сегодня я Вам спою русские народные песни…
Возле дома нашего, на краю села,
Белая черемуха да пышно расцвела.
Белая черемуха да расцвела.
Сердце к сердцу тянется
Раннею весной…
Певица пела и пританцовывала, стуча каблучками.
Потом запела:
Выше птицы, выше гор.
В синеву небесную
Мы выходим на простор
С праздничною песнею.
Звонко радостно поет
Родина могучая,
Вот такой у нас народ –
Вся страна певучая…
После аплодисментов Анна Данилова:
– Ну а сейчас приглашаем на сцену творческую группу…
Напарник Анны называл поднимавшихся на сцену:
– Народный артист России Александр Пятков… Классик нашей музыки Евгений Дога… Исполнитель главной роли в фильме Александр Вершинин…
Я окончательно успокоился: слава Богу, не надо держать речь. Все скажут и без меня. И Василий Степанович вряд ли обидится.
Аня:
– Но прежде всего мы хотели дать слово Василию Степановичу Панину…
Панин заговорил сверху в микрофон:
– Спасибо… Дорогие зрители. Вас немного, но вы истинные ценители искусства. Я хотел бы вместе с вами поприветствовать тех, кто снимал этот фильм. Начнем с музыки. И я вместе с вами искренне рад приветствовать создателя музыки народного артиста Советского Союза Евгения Дмитриевича Дога…
Раздались аплодисменты.
– Рядом с ним стоит народный артист Александр Пятков…
Снова аплодисменты.
– Также исполнителя роли Алексея Кольцова заслуженного артиста России из Малого театра Александра Вершинина… Наконец, на сцене генеральный директор нашей студии «Донфильм» Анна Данилова… А слева ведущий нашего мероприятия Юра Егоров…
Я подумал: это моложавый мужчина.
Окончательно успокоившись, что меня не позовут выступать, я расслабился в кресле на первом ряду. Сел именно на первом, чтобы снимать на фотоаппарат.
4
Панин:
– Позвольте первое слово…
«Дога? Вершинин? Пятков?...» – мелькнуло в моей голове.
– …попросить произнести уважаемого…
– «Дога?»
– …писателя, земляка великого поэта России Алексея Кольцова…
– Попал!
А я-то толком выступление не продумал. Думал, на крайний случай после всех соберусь с мыслями…
– Михаилу Федорову…
Раздались аплодисменты.
Я подошел к сцене с левой стороны, а там от ступеней проход преграждал рояль, и мне пришлось перепрыгнуть метр с лишним, чтобы оказаться на сцене.
«Хорошо, что ногу не подвернул», – промелькнуло в моей голове, когда я чудом оказался на краешке сцены.
В первую секунду я не знал, с чего начать…
Но:
– Прошу прощения, что перед такими мэтрами… какой-то писатель Федоров…
Но заметил, как по-доброму засмеялся Дога.
Но в следующие секунды я уже держал «речь» за уздцы:
– Я счастлив, что сегодня здесь нахожусь…
Меня подбадривал Юра Егоров:
– У нас все демократично…
А я уже гнал голосом:
– Анекдотично, но… Звоним с Василием Степановичем начальнику управления культуры города Воронежа Чухнову: «Вот мы хотим ретроспективу фильмов Панина показать в Воронеже», – я уже брал голосом. Он у меня перестал дрожать. – А нам начальник культуры: «А где? У нас нет ни одного Дома культуры». Это на миллионный город! И у управления культуры ни одного ДК!
Зал явно оживился.
– Но! Василий Степанович и при таких барьерах прорывается к нам!.. Вот, Хохол – какое-то малое село! А там кто только не был? Весь наш актерский иконостас. И Соломин, И Дуров. И Любовь Соколова. И Вячеслав Тихонов… В самой глубинке. Вот Вам Василий Степанович Панин. И у него поразительная черта: только приеду, его первый вопрос: «Как там в Хохле? Как люди живут?» Вот он Панин… Вот этот том, – я поднял книгу. – О Панине! Он дался нелегко. Вы знаете, как тяжеловат Василий Степанович на разговор. Так вот: Вам три штриха о Панине. Прадед его был келейником у Силуана Афонского! Один дед имел мельницы на Девице. Отдал все – но все равно «раскулачили» и посадили. Не прошли для семьи Василия Степановича бесследно тридцатые годы. Бабушка его пешком из Хохла ходила молиться в Киево-Печерскую Лавру.
Мой голос леденел.
– Отец его в Великую Отечественную Севастополь оборонял. Все командиры-генералы на подводных лодках уплыли, а матросы остались. И отец Панина прошел через горнило немецких лагерей… Вот корни! И у них в семье День Победы не 9 мая, а когда отец вернулся из плена – это было уже зимой в 1946 году… Это корни…
А сам он? Мальчуган – в период оккупации немец пришел: «Матка вэк!» И выгнал мать с детьми и Васю-шестилетку на улицу. И они жили в землянке. А как он в кино рвался! В Хохле, какой-то ДК. А он с мальчишками через окно, в билетах даты подправляют, только бы посмотреть фильм!
А как его Москва гнала? Хочет во ВГИК, а оказывается в армии. После армии – в Щепкинском на курсе Пашенной – а там ЧП, и он в Воскресенске. Вы дальнейший его путь знаете…
Я счастлив, что такой человек есть, который для Воронежа больше делает, чем все чиновники от культуры вместе взятые… Для Василия Степановича главное, чтобы его земляк жил и душа его не пустовала! Он как народный министр культуры для Воронежа!..
Я вернулся на первый ряд, садился, а мне хлопали.
Панин:
– Слово исполнителю роли поэта Александру Вершинину…
Александр Вершинин вышел к микрофону, к которому я и не подошел.
Но его прервал Юрий Егоров:
– Прощу прощения, в зале появилась Татьяна Кузнецова. Она была директором на картине «На заре туманной юности»…
Панин:
– Она скромная… Она работать любит…
Блондинка в белой рубашечке и белых джинсах прошла на сцену.
5
Панин:
– Итак, Александр Вершинин... – по-дикторски сказал в свой микрофон Панин.
Александр Вершинин стал читать стихи Кольцова:
Ночка темная,
Время позднее, –
Скучно девице,
Без товарища…
Одни, другие.
Две жизни в мире есть,
Одна светла, горит она, как солнце;
В ее очах небесный тихий день;
В сиянии – святая мысль и чувство…
Потом:
Надо мною буря выла,
Гром по небу грохотал,
Слабый ум судьба страшила,
Холод в душу проникал…
Вершинин:
– Алексей Кольцов испытал много страданий. Они и были толчком его вдохновения. Он сохранил до конца жизни свою духовность. Четыре строчки:
Пишу не для мгновенной славы:
Для развлеченья, для забавы,
Для милых, искренних друзей,
Для памяти минувших дней.
Спасибо…
Панин:
– Привет нашему Малому театру. После великой поэзии давайте послушаем великую музыку в исполнении композитора Евгения Дмитриевича Доги…
Дога прошел к роялю. И в зал полилась то тягучая, то бравурная, то игривая, то учтивая, то вальсовая, то бегущая-бегущая, то утверждающая мелодия… И я метался своим воображением, мыслями по каким-то далеким и близким тайникам моей памяти, вспоминая радостное и горестное…
А Дога играл в притихшем зале. Было ощущение, словно все мы пришли не на просмотр фильма, а на его концерт.
Дога встал:
– Я сыграл романсы на стихи Алексея Кольцова.
«На стихи нашего поэта!»
Из зала раздалось:
– Ваш вальс… вальс…
А кто-то добавил:
– К кинофильму «Бульварный роман».
– Да, – сказал Дога своим негромким голосом и снова прошел за рояль.
Зазвучала музыка из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь». Хотя именно у Василия Панина был фильм «Бульварный роман», к которому музыку тоже писал Евгений Дмитриевич.
С первыми звуками вальса зал замер. И по нему что-то робко прошелестело, потом стало набирать звучание, снова стихло и как будто проникло в тайники человеческих душ и оттуда вышло с новой силой и уже, накручивая, набирая обороты, неслось в это небольшое пространство зала, которое, казалось, обрело небесные размеры, вбирая в себя всех находящихся в нём с их мыслями и чувствами. На глаза наворачивались слезы…
Я оцепенел.
– Браво! – раздалось.
Зал оглушили аплодисменты.
Дога снова встал:
– Я играть не собирался… Я не был готов играть… Я хочу сказать, что я не такой «высокий», как наша ведущая Анечка, – глянул на Анну Данилову.
Все с улыбкой оценили юмор композитора.
– Я хочу сказать, что благодаря Василию Степановичу я окунулся в новый мир… У него именно та лирическая сторона российской культуры – народного творчества, особенно. Благодаря его таланту, его любви к своей земле он сумел народное творчество вознести на уровень высокого художественного мастерства… И это заслуга, наверное, не только его личная, а заслуга той земли, которая удивительно талантлива, богата талантами, потому что, что ни возьми из российской культуры, оно связано с воронежской землей. По всей вероятности, не только черноземы, которые вывозили немцы во время войны и которые действительно уникальные земли. Но эти земли еще обладают духовным потенциалом. Поэтому, я думаю, Василий Степанович – счастливый человек, что родился там. В другом месте Вас наверняка бы высушило, Вы впитывали культуру края, она Вас подпитывала и, очень надеюсь, будет питать. Потому что, к великому сожалению, у нас с поддержкой таланта, талантливых людей, вообще искусства, дело обстоит…
«Архи как плохо».
–… не так как хотелось (сказал мягче Дога)… Потому что массы людей ждут денег, ждут денег, а время-то не ждет! Оно тикает, тикает и отсчитывает. Я вот вспоминаю, как по нашей части, по музыкальной, Джузеппе Верди в ХIХ веке, а мы – в XXI-ом. Он еще не написал последние ноты, а уже в театре шли репетиции. Где такое сегодня можно встретить? Нигде. Почему? Зато мы можем встретить – миллиарды уже крутятся по карманам. И ни один рубль из них не попадает ни на кино, ни на музыку. Вокал. Театры… Очень странно, что приходится говорить не о том, как мы красиво живем, а приходится говорить о проблемах. Потому что для того, чтобы красиво жить, надо быть свободными. Свободными духом. Всем нашим руководителям нужно купить по энциклопедии, чтобы они прочитали, что такое духовность. Национальная культура. Потому что исчезло… Вот мы смотрим в информационных передачах по телевизору, по радио, в газетах о спорте, пожалуйста, сколько хочешь. А в культуре как будто ничего не происходит. А на самом-то деле страна живет. Вот сейчас Пасха приближается – пасхальные концерты. Где-то, наверное, происходит. Вижу только в афишах… Василий Степанович! Я Вас поздравляю с этим событием. Это не просто мероприятие… Я рад, что молодые – вот мы видим Анечка – занимаются пропагандой, вернее, не пропагандой. Хорошее искусство не нужно пропагандировать, с ним жить надо… Если молодежь этим занимается, надеюсь, наши боли уйдут в прошлое. Давайте, дерзайте! Шу-руй-те!.. Василий Степанович! Спасибо Вам за Ваше искусство.
В зале снова раздались аплодисменты.
6
Тут предложили:
– У кого есть вопросы к Евгению Дмитриевичу, спрашивайте.
– Как произошло ваше первое знакомство с Василием Степановичем? – сразу спросили.
– Трудно сказать, когда мы познакомились. В искусстве мы все друг друга настолько хорошо знаем, что знакомиться и не надо, – говорил Дога. – Я даже не понимаю, когда говорят: двадцать лет творческой деятельности. Сорок лет там ты-ры-пы-ры… А зачем это? Я думаю, что не этим измеряется знакомство, а значимостью знакомства. Я могу сказать, когда появились наши фильмы: вот это да. Это является подтверждением нашего знакомства. А так: «Здрасьте, Василий Степанович», – «Здрасьте», – «Вы режиссер?» – «Режиссер. А вы композитор?» – «Композитор»…
В зале засмеялись.
Дога продолжал:
– Я говорю: Василий Степанович, я смотрел Вашу картину «На заре туманной юности». Это прекрасная картина. Вот это можно сказать, отправная точка знакомства, а не календарные даты. Вы меня точно спросили, но спровоцировали меня на другой ответ… У меня недавно была встреча в Большом театре. В женский день. И там прозвучало: «Каждая женщина красива, прекрасна в диалоге с Евгением Догой». Такая претенциозная. Но мне понравилось, потому что собралось много мыслящих и духовных людей, которые задали прекрасные вопросы. Конечно, я хотел, не мой вечер, но такая форма хороша. И Анечка, у нее усов нет, но она намотает на ус…
– Можно представить, – прозвучало из зала.
– Да, вот такие диалоги хороши, потому что мы, к великому сожалению, мало знаем друг друга. Мы выходим на сцену, спели, сыграли и ушли домой. Зритель пришел, заплатил за билет, посмотрел спектакль, и ушел домой. А хороши не пресс-конференция – а диалоги. Которые, к великому сожалению, исчезли из нашего быта. А очень, очень это нужно. У меня на столе лежит «История государства Российского» Карамзина. И что ни страница, там мудрость. И одна из них: «Чтобы любить, надо знать». Мы мало знаем друг руга и мало знаем предмет. Такие встречи хороши. Повод можно придумать, как по поводу Василия Степановича сегодня. Но надо знать предмет общения. Познания. Мы будем лучше знать друг друга. Лучше относиться друг к другу. Больше будем улыбаться и таким образом продолжать свою жизнь. А то мы так хорошо наспециализировались на сокращении собственной жизни, что дальше некуда…
– Евгений Дмитриевич, что свежее пишете? – спросили из зала.
– Я четвертый год работаю над циклом «Диалоги любви». Настала пора петь про любовь. Потому что главным стержнем нашего бытия является любовь. К великому сожалению больше видим и слышим по телевизору… Не это является…
– То не любовь, а секс…
– К этому есть слово другое. Но они почему-то назвали так. Поэтому, про любовь. Есть румынский великий деятель, классик Михай Эминеску, умер в 39 лет... Я уже показывал часть этой музыки в Большом зале консерватории. С оркестром или с хором. Надеюсь и в следующем году это осуществить в Царицыно на открытом воздухе. Это так здорово! Потому что я уже это проделал в Яссах, в Кишиневе, в Бухаресте. Это так здорово, когда тысячи людей будут слышать и смотреть. Не покупать билеты. Придут те, которые захотят, а не те, которые могут. Это разная публика. А я как раз пишу для той публики, которая придет без билета. Потому что не все сегодня в состоянии купить билет. На воздухе. У меня музыка, которой тесновато в четырех стенах…
«Точно!»
– Поэтому я очень хочу с симфоническим оркестром, с хором, соберу хорошие силы… Если кино сейчас: все еще стреляет, насилует, то в певческом жанре появилось много талантливых исполнителей, потрясающих. Хотя, к сожалению, большая часть их за «бугром», но ренессанс есть. Потому что тенденция наметилась.
– А где узнать, когда это будет? – спросили из зала.
– А я сам еще не знаю, но, думаю, будет в начале лета.
– У Вас телефоны не поменялись?
– Нет, я телефоны не меняю, и семью не меняю… Единственное, это я меняюсь…
Снова хлопали.
Теперь задал вопрос я:
– Евгений Дмитриевич, а скажите, какую роль в Вашей судьбе сыграли отец и мать?
Дога:
– Я немножко шире отвечу на этот вопрос. Три человека изъявили желание писать книгу. Но я понял, что они совсем другую книгу хотят писать, а не ту, которую я хочу. Которую я жду. И пишут они хуже, чем это делаю я. Дело в том, что грамматике нас учили. Точки. Запятые. Но помимо знания еще нужны чувства. Слово нужно чувствовать, а не только знать. И, к великому сожалению, я часто замечаю… Вот, буквально, чтобы не быть голословным, несколько лет тому назад вышла в Москве книга, довольно толстая, а называлась «Немузыкальные россыпи, или виртуальная спираль времени». Так я ее сдал в издательство. А как она вышла? Нет, чтобы со мной согласовать, а… «Немузыкальные россыпи, или вихревая спираль времени». Ну это идиотизм! Люди, я думаю, это не нарочно сделано, не понимают слово «виртуальная». Ну, возьми словарь или телефон. Позвони. Нет. Поэтому я не доверяю этим людям, и решил сам написать эту книгу. Сейчас у меня 12 глав. И это – новеллы моей жизни. Потому что вся моя жизнь состоит из новелл. И мне так понравилось то, что я делаю. И, конечно, это первое мое ощущение. Почему мне так нравится, потому что нужно с любовью делать. И сейчас я влюблен в то, что я делаю. А потом я буду себя корить и, конечно, чиркать и все портить. Ну так… Вовремя нужно отобрать эти рукописи. Так же, как и с музыкой, кстати. Те вещи, которые написаны залпом, они лучше, чем те, над которыми я сидел и разрисовывал каждую ноту…
«Мучился».
– Записываешь под запалом, а потом начинаешь корректировать, и все портится. Нужно тут же отбирать ноты. «Ласковый… зверь…» я написал буквально за полночи. «Табор уходит в небо» я вообще потерял ноты. И надо было делать вид, что я могу сделать. Послезавтра должна быть запись, а я за два дня до этого потерял ноты. Забыл в такси. И запись состоялась. Лучшие номера, когда экспромтом… Я думаю, ответил на этот вопрос.
Я:
– Спасибо, прочитаем.
Доге снова хлопали.
7
Панин:
– Теперь слово народному артисту Александру Пяткову…
Пятков даже не стал подходить к микрофону.
– …Василий Степанович снял столько картин, что можно позавидовать. Вопреки всему: отсутствию денег. Он передал свою душу в великолепных картинах. Ведь он собрал великих актеров – Соколову, Пуговкина, Ануфриева, Пяткова, само собой…
Все засмеялись.
Пятков продолжал:
– Какой у него композитор? Дога. Оператор? Коропцов… Мне внучка листочек бумаги принесла, вы думаете, с чем? Со стихами Кольцова… А Панин снял фильм… В Воронеже планируется сниматься фильм о великом художнике Иване Крамском…
«Сколько лет планируется».
– И опять Панин… Истинному полководцу нашего кинематографа Панину…
И запел песню:
– Я рисую, я ношу мою мечту,
Облака над полем, а под ним – дорога,
За рекой немного дальше на версту
Я стою мальчишкой у порога.
Святая Русь, златые купола.
Святая Русь, пшеничные поля…
Читал стихи…
Панин:
– Слово директору фильма Татьяне Кузнецовой…
Кузнецова вышла к микрофону:
– Как Евгений Дмитриевич говорит, о нас, творческой братии, нигде не услышишь, кроме «Дежурной части». То актер кого-то задавил, то замминистра культуры посадили, то у режиссера наркотики нашли…
«Жизнь бьет ключом».
– С Василием Степановичем Паниным мы знакомы с 1985 года, когда начали снимать картину «Певучая Россия». Я была директором. А на протяжении этих тридцати лет мы сняли столько картин… Работать с ним – удовольствие. Я работала со многими режиссерами. У них чтобы не случилось, всегда дирекция виновата. А Василий Степанович выходит на съемочную площадку, он знает, куда какого актера надо ставить. Как разводить. Мы снимали очень быстро, вся группа была в восторге. Мы выезжали в 9 утра и приезжали в 6 часов вечера в гостиницу. Такой «щадящий режим кормящих матерей», – такие были съемки. Мы быстро заканчивали, никакой тягомотины, как сейчас принято по шестнадцать часов работать… И хочется пожелать Василию Степановичу найти денежку и запуститься с какой-нибудь картиной. У него много планов, много сценариев… Мы Вас любим, надеемся…
Вроде вступительная часть просмотра фильма подходила к концу, как из зала снова попросили Догу к роялю.
И он не отказал…
И снова зазвучали звуки любимого всеми вальса… И все без исключения погружались для кого в окружающие, а для кого – в глубоко личные миры….
Объявили, что скоро начнется просмотр фильма «На заре туманной юности».
Я подошел к Вершинину и подарил свою книгу.
Увидел поднимавшегося по ступеням Евгению Догу (он видимо спешил домой) и направился за ним.
В холле я поравнялся с Догой.
Евгений Дмитриевич не постарался пройти мимо, как поступают многие знаменитости.
– Евгений Дмитриевич, хочу и Вам подарить книгу, – подал том.
Я мог подумать, что тот и откажется. Но он терпеливо подождал, пока я подпишу ее, и взял.
И я:
– Вы правильно поступили, что стали писать новеллами, – заговорил быстро. – Мы также в книге о Панине…
– Конечно, а то возомнили о себе. Композитор… А ведь нужно чувствовать…
Мы шли по холлу, спускались по лестнице.
– Советую фотографии… И блоками… Они, как кино…
И сказал:
– А Вас не видели на 80-летии Панина…
– Меня в России не было…
– Вот мы: всю родню… И вы – бабушки, дедушки… – я продолжал о книге. – Как у Панина – столько неожиданного, нового…
Кругом бегали дети. Видно, в ЦДРИ проходило не только мероприятие Панина.
Когда Дога оделся, мы сфотографировались.
Видя, что скоро с Догой расстанусь, я спросил:
– Евгений Дмитриевич, а можно, я же в Москве часто бываю, встретиться…
Я хотел как можно больше почерпнуть у этого человека.
– Да, – ответил Дога.
На мою просьбу хотел продиктовать телефон, но не смог вспомнить и потом набрал на своем сотовом мой номер. У меня «выстветился» его.
Я поразился «старомодной» мыльнице у композитора. У меня тоже была старая в пику современным айпетам и прочим новоделам.
– Если что, то можем помочь с книгой… – сказал я и снова заговорил о своем наболевшем: – Но мы с Паниным так и не пробились… Никак…
Я имел в виду сценарии, по которым не получалось снять фильм.
Дога:
– Потому что не «мажете»… Надо «мазать»… Надо кланяться… А кланяются, сами знаете…
– Вы не поверите, – тут меня прорвало. – Вот мы открывали памятную доску на малой Родине Троепольского. Глава поселения возмутился.
Я произнес фразу, какую сказал глава.
Дога засмеялся.
– Таким и коров-то доверить нельзя…
Дога смеялся.
А потом:
– Мне не понятно с Воронежем… Там прекрасная филармония… И ни разу там не выступал…
– Удивительно… На концерт съехался бы весь город…
Мы вышли из ЦДРИ и оказались на площадке.
– Евгений Дмитриевич, я даже хотел бы с Вами сотрудничать, я имею в виду Вашу книгу…
Дога сразу:
– Договорились…
– Почитайте, посмотрите, как мы сделали книгу о Панине…
– Посмотрю, мы созвонимся… Я вам желаю творческих удач, и звоните…
Дога пошел к арке, а я провожал его взглядом.
Вот, рядом классики ходят!
А их и не заметишь порой.
8
Что было потом? В зале смотрели фильм. Я сидел около Панина, и он комментировал, где что снимал. А я узнавал знакомые мне воронежские просторы, улицы, дома. И звучала музыка, написанная только что «вживую» игравшим здесь композитором.
Потом на банкете сидел с Вершининым, и мы говорили о театре.
Он крепко держал книгу о Панине:
– А то уже позарились на нее…
Здесь продолжали чествовать режиссера.
И, словно срывая потолки своим голосом, пел Пятков; шумели актеры, и всем было хорошо, хотя на душе-то было не очень.
Приехав в Воронеж, первое, что сделал, вошел в Интернет и обнаружил… массу интервью Доги.
Читал первое: «Дога: Я живу в трех измерениях. Кишинев, Бухарест, Москва. И мне нужно все согласовать, чтобы нигде не поскользнуться, потому что упустишь где-нибудь, и тебя начнут приватизировать. Потому что это ужасно! Я каждый раз повторяю: “Братцы, оставьте меня в покое. Я не объект для приватизации”. Сообщают обо мне на радио, на телевидении: “У нас в гостях молдавский композитор Евгений Дога”. Но извините меня, что ж вы обижаете моих коллег. Что ж вы не говорите: у нас в гостях еврейский композитор Оскар Фельцман. Что ж вы его не обозначаете, а меня обижаете. Поэтому я не оставляю свое происхождение где-то в сторону, я не брезгую им, наоборот, я горжусь. Но я не могу позволить сделать мне обрезание рук, ног, памяти особенно. Поэтому я всегда ставлю на место людей, которые это не понимают. Я – не молдавский композитор. Я – композитор из Молдавии. Хотя я могу сказать я здесь – молдавский композитор (видимо, интервью в Молдавии), в России – я российский композитор. Это подтверждено изданиями: произведения русских композиторов. И меня это не унижает, и, в общем, меня не ограничивает. Но нельзя подменять одно другим. Нельзя в Молдавии сказать: он русский композитор. Или в России сказать: он молдавский композитор. Извините меня. А чем я менее русский, чем все русские? У меня есть масса произведений, которых у моих коллег из Российской Федерации в помине не существует. Три тетради романсов на стихи поэтов Серебряного века. Извините, такого не существовало вообще в истории музыки. У нас еще важное событие, я по дороге рассказывал, у нас 7 апреля, считается там, какие-то бандитские акции, все это не так с моей точки зрения. Я считаю, что это справедливо. Нельзя считать всех дураками».
«Видимо, что-то в Молдавии», – подумал я.
«Я не думаю, что просто нечего делать было этим людям, которые пришли под дубинки полицейских – потом и эти сникли. Или, чтобы подставить свои головы под камни. Понимаете, нужно спокойно оценивать. Не надо сразу навешивать ярлыки. Я написал произведение, которое вовсе не предполагал. Вот так занесло меня туда. По всей вероятности, та энергетика, которая накапливается у каждого в какой-то период жизни, у каждого артиста, каждого из нас, у каждой страны, в конце концов она требует не только обозначения, она требует выхода. Иначе, она, как продукты в холодильнике, они портятся, если они долго хранятся там. Вот я решил высвободить свой холодильник, и когда я очередную свою работу, которую я пишу каждый раз, один раз в десять лет, – я пишу эти сюиты, эти квартеты. Ну, я их потом превращаю в сюиты – добавляю всякие инструменты, чтобы было больше вариантов исполнения. Потому что можно и с четырьмя человеками исполнить, можно и с десятью человеками… Когда я стал очередную шестую сюиту писать, даже опередил время, не через десять лет, потому что через десять лет я должен был писать в 2013-м году, я на три года опередил время. И это тоже логично, потому что не знаю, эти десятилетия – есть ли у меня они. Поэтому я должен торопиться. И под влиянием, под впечатлением этих событий. И я начал писать, и вдруг меня заносит, – кисть поднес к носу, – пахнет ладаном что-то эта музыка. Я ладану не дал особенно разгореться, потому что надо почувствовать. Вот будет в органном зале, и я хочу, чтобы ее послушали и участники этих событий, и люди, несостоятельные в своей политической сути, роли, потому что это могло быть иначе. Все нужно вовремя делать. Иначе что-то не то сделали, раз пришли к крайним мерам. Это хирургический способ, надо было терапию использовать. А терапию не использовали, к великому сожалению. Кстати, продолжают и до сих пор. Кстати, и сейчас ни терапии, ни хирургии, вообще ничего. Все в порядке. Танцуют, в основном, танцы. Так вот 7 мая будет в органном зале, а 15 мая будет в Национальном дворце, будет большой концерт. Не как обычно я делаю, это будет другая программа. Раскрывать я ее не могу, но она уже в процессе становления. Помимо этой сюиты, которая длится полчаса, будет две тетради для фортепьяно… Я всю жизнь мигрирую. Поэтому пространство, которое называлось Советский Союз, я знаю вдоль и поперек. Я своим коллегам русским говорю: я более русский, чем вы».
– Вот!
«Потому что, если я бываю, я хожу с записью, я записываю фольклор. Когда был в Кузбассе, меня к аборигенам. А что это такое? Я там увидел потрясающее. Так как там никто этим не занимается, поэтому все находится в нетронутом виде. Бывшие стоянки когда-то кочевников. Я помню, нашлись какие-то кожаные изделия. Ошметки каких-то деревянных приспособлений, которые к этой коже. И я увидел на той же Оби камни с рисунками. Спрашиваю, а никто не изучает эти вещи. Меня поражает, все знают о египетских пирамидах и ничего – о своих собственных уникальных монументах, которым наверняка тысячи лет. Я знаю Заполярье, когда смотрел на солнце, которое садится на горизонт и не уходит за горизонт. Потрясающие вещи – благодаря моим “националистическим“ наклонностям. Слава Богу, меня в этом никогда не упрекали…»
Слушая это интервью, я подумал: а действительно, когда же в Воронеже состоится концерт Доги?
И теперь слушал и слушал этого незаурядного человека с потрясающим культурным багажом…
А в своих поездках в Москву отныне планировал не только встречи с Василием Степановичем Паниным, но и с Евгением Дмитриевичем Догой.
Михаил Федоров,
писатель, адвокат
13 апреля 2016 года.
